Маленькие узники фашистского концлагеря.

Воспоминания Швердт (Астаховой) Лилии Георгиевны

 

Уважаемые читатели нашего сайта,

 

в преддверии празднования 80-летия Победы Советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. мы продолжаем публиковать информацию о героях, которые после окончания войны работали в Сталинградском аэропорту, а последствии в Волгоградском Объединенном авиаотряде, а также истории фронтовиков, чьи сыновья, внуки и правнуки работали и работают в настоящее время в АО «Международный аэропорт Волгоград».

 

Во время проведения собраний в службах и отделах, сотрудники передавали мне данные о своих родных, которые участвовали в Великой Отечественной войне. На одном из таких собраний наша сотрудница Вишнякова Татьяна Юрьевна передала мне несколько семейных фотографий и воспоминания своей мамы Астаховой Лилии Георгиевны, которая родилась в Сталинграде и будучи ребенком на себе испытала все ужасы войны. Прочитав, воспоминания Лилии Георгиевны, я попросил разрешения на публикацию на нашем сайте, на что её дочь дала согласие.

 

Уверен, что воспоминания Лилии Георгиевны о своем детстве в военном Сталинграде затронут ваши сердца.

 

Астахова Лилия Георгиевна работала в Волгоградском Объединенном авиаотряде в одном из отделов авиационно-технической базы, её брат Виктор тоже работал авиатехником в АТБ, а потом в инженерно-авиационной службе ОАО «Международный аэропорт Волгоград». В настоящее время Лилия Георгиевна проживает в поселке Аэропорт. Пожелаем ей здоровья и благополучия.

 

 

Председатель профкома Кулиев В. Н.

 

 

Маленькие узники фашистского концлагеря

 

Воспоминания Астаховой (Швердт) Лилии Георгиевны

 

 

 

 

Воспоминания о войне Астаховой Лилии Георгиевны 

 

 

О войне вспоминать тяжело. Хочется навсегда забыть этот кошмар, но забыть это значит предать память тех, кто ценой своей жизни отстоял родную землю и одержал победу. Не имеем право забыть еще и потому, что это история нашей страны, а историю надо знать, особенно такие ее трагические страницы, для того, чтобы все последующие поколения знали, какую цену заплатили их отцы, деды, прадеды за право быть хозяевами своей жизни, за сладкий кусок хлеба на столе, за чистое небо над головой.

 

С чего началась война для меня? Я не все помню, но цепкая детская память сохранила многое.

 

Помню, как теплой летней ночью к нашему дому подъехал «черный ворон», и отца увезли. Куда увезли, не объяснили, сказали, что это - приказ. Он - немец, значит, враг народа, и должен быть изолирован. Здесь надо пояснить, что у отца была немецкая фамилия, родился он в Республике немцев Поволжья, которая существует до сих пор с центром в городе Энгельсе (это на противоположном берегу Волги от Саратова). Родословная отца идет от тех немцев, которые приехали в Россию в свите Екатерины II (Герцогини Ангальт-Цербской). Позже по ее приказу все эти дворяне были расселены по Волжским берегам. Там родились и жили несколько поколений предков отца. Все они давно обрусели до такой степени, что отец совсем не знал немецкого языка. С одиннадцати лет он рос сиротой. Его отец погиб во время Гражданской войны, младшая сестренка умерла от тифа, мама от голода, а старший брат в возрасте 14-ти лет пропал. Отец воспитывался в детском доме. Вот такой он был немец. И теперь органы НКВД признали его социально опасным. Нас пока не трогали, видимо, в то время было не до малолетних детей.

 

Мама осталась одна с тремя детьми: мне не было еще и четырех лет, сестренка двух лет и трехмесячный братишка. Мы ни за что бы не выжили, но рядом с нами были бабушка и мамины сестры. Решили объединиться, чтобы маме с нами было полегче. Об отце ничего не знали. Жадно слушали сводки с фронта. Ходили слухи о том, что в Сталинград скоро войдут немцы и надо строить бомбоубежища. Слухам верить не хотелось, надеялись, что город отстоят. Но с каждым днем положение ухудшалось. Все чаще стали налеты немецкой авиации. Вся наша семья делала несколько попыток переправиться за Волгу, но в первую очередь переправляли госпредприятия и учреждения. Переправа работала непрерывно днем и ночью, под постоянными налетами немецких бомбардировщиков. Бомбили с воздуха по переправе, баржам, нефтесиндикату. Тонули, пытающиеся эвакуироваться люди, от разлитой нефти горела, казалось, вся Волга. Пытаться переправиться на другой берег было смертельно опасно. Одинаково погибнуть можно было везде, и мы возвращались домой ни с чем. В спешном порядке заканчивали подготовку нашего бомбоубежища. До войны это был обычный погреб в ветхом сарае. Для маскировки этот сарай пришлось уронить на погреб. Теперь большую часть времени, мы проводили в нашем убежище. Как только услышим гул самолетов - что есть сил, бежим туда. Иногда не выходили из него целыми днями. Тогда не было возможности приготовить, на скорую руку, хоть какую-нибудь горячую еду.

 

Заболел маленький братик. При очередном налете ранило бабушку. Она возле нашего убежища готовила на таганке еду. Это было очень опасно. Так убило на глазах у своих детей одну знакомую нам женщину, осколок попал ей в голову.

 

Особенно тяжело стало во второй половине августа 1942 года. Налеты следовали один за другим: рев самолетов, грохот взрывов было так страшно, что мы забывали про голод. Хотелось лишь одного вжаться в землю, срастись с ней. Эти детские переживания помогли мне потом понять, что ЗЕМЛЯ - бесценный дар природы, она не только кормилица, но и спасительница! Помню как-то после очередной бомбежки мы увидели, что разрушены и горят дома, а на соседней улице погибла вся семья - прямое попадание в убежище, где эти люди прятались. Детским умом невозможно было это понять, ведь совсем недавно, мы играли с детьми из этой семьи. Никогда не забуду, как сгребла нас в кучу, прижала к себе и рыдала мама. Единственным утешением было то, что уцелел наш дом. Но радость была преждевременной. Немцы вошли. в город, заняли уцелевшие дома, наш тоже, а нас выгнали. Нам пришлось постоянно жить в погребе. Немцы вели себя нагло, как будто они здесь хозяева, кругом лезли и забирали все, что им понравится.

 

Через некоторое время всех жителей «2-го километра», где мы тогда жили, (ныне ул. Качинцев) немцы начали выгонять со своих дворов и силой погнали в южном направлении. Никто не знал, куда и зачем. Мы едва успели взять с собой кое-что из еды и одежды, погрузили на телегу, положили туда же больного братика. Хорошо, что бабушка могла идти сама. Мама и тетушки впряглись в телегу, я, сестренка и бабушка шли рядом, и в таком виде мы влились в общий поток беженцев. Нас гнали на Калач. Нескончаемой живой лентой тянулся скорбный людской поток: женщины, старики, дети - под дулами немецких автоматов. Шли медленно, мы с сестренкой плакали - уставали ножки, когда дорога шла под уклон, нас на время сажали на телегу. Уже шел сентябрь, и по ночам было холодно.

 

Так нас догнали до Калача, потом погрузили на открытые платформы товарного поезда и довезли до Белой Калитвы. Там мы попали в лагерь для перемещенных лиц, где шла, в прямом смысле, сортировка людей - кого, куда? В первую очередь отбирали молодых парней и девчат и угоняли в Германию. Женщин с детьми пока не трогали. Моей старшей тетушке было тогда 31 год, младшей - 25, детей у них не было. Чтобы их не угнали, мама предложила «разделить» нас. Так, я досталась старшей тетушке, меня научили называть ее мамой, чтобы все выглядело правдоподобно, сестренка стала «дочкой» младшей тетушки, а братик остался у мамы (она его еще пыталась подкармливать грудью). Теперь, как только немцы появлялись рядом, мы с сестрой кидались каждая к своей «маме».

 

Что собой представлял лагерь? Это был бывший птичник, обнесенный колючей проволокой. До войны в хорошие времена там выращивали птицу. Куда она подевалась, не знаю, но освободились длинные, низкие строения, похожие на сараи, совершенно не пригодные для жилья. В них было полутемно, холодно, особенно по ночам, сыро. Спали мы на земляном полу, присыпанном соломенной трухой, тесно прижавшись друг к другу. Иногда нам давали полусырое вареное просо, без соли, от которого потом сводило от боли животы. Хуже всего было братику - у мамы пропало молоко, и он умирал. Взрослые от голода едва держались на ногах, а мы с сестрой постоянно просили кушать, любая залежалая корочка хлеба была бы тогда для нас слаще конфеты.

 

Позже взрослые рассказывали, что мы были в шаге от смерти. Все понимали, что это конец. Тогда бабушка сняла с себя меховые бурки и сказала, что нужно их обменять на какую-нибудь еду. Одна из моих тетушек работала учительницей немецкого языка в сельской школе до войны. С этими бурками она подошла, рискуя жизнью, к постовому немцу. Объяснила ему на немецком языке, что маленькие дети умирают от голода, и она хочет обменять эти бурки на еду. Немец ее понял, бурки взял, а тетушку выпустил за ворота и сказал, чтобы она шла в хутор и там просила. Так, она в первый раз принесла нам несколько вареных картофелин и свеклу. Потом этот немец выпускал ее еще несколько раз, и каждый раз она что-нибудь приносила. Однажды, в хуторе к ней подошел мужчина, расспросил, кто она и откуда, с кем в лагере и пообещал помочь. И он сдержал слово. Много позже мы узнали, что под носом у немцев работала подпольная группа, которая вызволяла людей из лагеря, особенно тех, кто был с детьми. Как это делалось, объяснить не могу, ясно одно, спасители наши страшно рисковали.

 

По ночам спасенных грузили на подводы (многие самостоятельно передвигаться уже не могли) и развозили по близлежащим хуторам. Так мы попали в хутор со смешным названием «Гусынка». Не сразу нашлось место, куда нас можно было поселить, ведь нас было семеро человек: четверо взрослых и трое детей, но потом подыскали для нас летнюю кухню и, что очень важно, с русской печью. Впереди была холодная и голодная зима. Переживали ее очень трудно. Огромной радостью было известие об освобождении Сталинграда. Так захотелось домой! Но кругом были немцы. Вскоре линия фронта подошла к нашему хутору. Из окон нашей кухоньки было видно, как прорвались НАШИ!!! танки, и прямо за околицей завязался бой. Раненые оставались на снегу, санитары не успевали уносить их с места боя, им на помощь пришли местные жители и стали разносить их в ближние дома. Принесли и к нам. Мы, дети, сильно перепуганные, сидели на печке и смотрели, как около них хлопотали мама и тетушки, оказывая первую помощь, одна тетушка была медсестрой и умела это делать. А потом, приехали санитарные машины и увезли всех раненых. Вот, так еще раз мы лицом к лицу столкнулись с войной, эта картина до сих пор стоит перед моими глазами.

 

Немцев выбили из хутора, и нам можно было возвращаться домой. Нужно было показать брата врачам и лечить его. Но сделать это мы смогли только весной, в апреле, когда потеплело. Раньше, в холода, взрослые не рискнули пускаться в дальнюю дорогу.

 

Когда вернулись домой, не узнали родной город. Разрушено было все, не было ни одного целого дома. Наш и бабушкин дома сгорели. Сохранился лишь угол сарая с куском крыши это и стало нашим первым пристанищем.

 

Братишку положили в больницу, врачи признали рахит и, вскоре, отказались его лечить. Мама забрала его домой и начала лечить народными средствами. Делали все, что посоветуют люди. Мы с сестрой были похожи на два маленьких ходячих скелетика, и взрослые старались делать все, чтобы мы окрепли. Хорош бы был для нас рыбий жир, но где его было взять, и они в степи выливали из нор сусликов, и отпаивали нас суслиным жиром. Надо было восстанавливать жилье, но из чего? В нашем случае выручал дедовский способ - месили глину с соломой и делали саманы. Торопились успеть до холодов. Опять мучил голод. Город только начал возрождаться, и жизнь налаживалась неимоверно трудно. Не было хлеба, соли (хлебные карточки появились позже). За водой ходили на Мамаев курган, так как городской водопровод был разрушен. На огороде кроме сорняков, пока еще ничего вырасти не успело. Так, бабушка варила из этих сорняков и картофельных очисток (которые нам иногда перепадали из рабочей столовой) похлебку. А еще пекла лепешки: перекручивала на мясорубке эти очистки и с травой, добавляя по горсточке горелой пшеницы, которую взрослым удалось достать из разрушенного во время бомбежек элеватора. Копали сладковатые корни солодки и сосали их вместо сахара, а заменой соли нам были солоноватые пласты глины, которую отыскивали в оврагах Мамаева кургана. А потом нам из деревни привезли молодую козочку это было нашим спасением.

 

Свежий воздух, солнце, суслиный жир и козье молоко сотворили чудо. Мы начали «приходить в себя». Очень медленно, но пошел на поправку брат, хотя он еще до пяти лет не разговаривал.

 

Взрослым очень много приходилось работать на производствах. Дети, оставались дома без их присмотра, бабушки были не у всех. Вездесущих мальчишек, как магнитом, тянуло на Мамаев курган, где было полным-полно неразорвавшихся мин и снарядов, нередко их любопытство заканчивалось трагедией. Множество мальчишек подорвалось на этих минах. У моей подруги вот так погибли сразу оба брата. Война продолжала уносить жизни.

 

В 1944 году я пошла в первый класс, в школу, которую восстанавливали пленные немцы, где бригадиром работала мама. Не хватало учебников, не было тетрадей, а чернила мама делала из печной сажи.

 

Очень запомнился победный салют 1945 года. Мы – детвора – так перепугались и такой подняли рев, что взрослые нас еле-еле успокоили. Мы ведь думали, что снова началась война.

 

Об отце по-прежнему ничего не знали, считали его погибшим. И, вдруг, осенью, в год победы, получили от него письмо. Оказывается, всю войну он находился в Читинской области в трудармии, работал на руднике. Стране нужен был металл для орудий и снарядов, вся Сибирь тогда работала на фронт. Писал, что добивается разрешения выехать к семье. И, действительно, вскоре ему дали предписание на спецпоселение в Казахстан и, снабдив нужными документами, разрешили выехать в Сталинград за семьей.

 

В феврале 1946 года (через пять с половиной лет после того, как отца забрал «воронок») он вернулся домой. Мы были счастливы, но еще не знали, что возвращение отца нам очень дорого обойдется.

 

По приезду отец, как и следовало, явился для отметки в органы НКВД. Там его документы не приняли во внимание, стали требовать объяснений: почему он, нарушив закон, посмел приехать, почему его семья до сих пор живет в Сталинграде? Кончилось все тем, что отца обвинили в побеге с места поселения для русских немцев и отправили в назначенное место для разбирательства. Вот, теперь настала и наша очередь. Оказывается, отец и его семья не имеют права проживать в Сталинграде, в городе, где мы родились.

 

Вот, так! Немцы нас загнали в концлагерь, как русских, а власти выгнали из родного города, как немцев. В середине учебного года нас выслали вслед за отцом. Был суд, отца осудили на 20 лет каторжных работ, нас снова разлучили с отцом. Судьба уготовила нам новые испытания. Отец работал на каменоломнях (дробил природный камень в щебень), в Сибири работал на лесоповале; рубил уголь в воркутинских шахтах. Потом отец рассказывал, сколько людей сгинуло в этих нечеловеческих условиях. Одни умирали, других везли и везли эшелонами. Страна восстанавливалась после войны - нужна была дешевая рабочая сила.

 

А мы снова остались без отца. Я много позже поняла, как тяжело пришлось тогда маме: нечем было нас кормить, и нам не в чем было ходить в школу, голод и холод мучил нас. Зимы были очень холодные. Борьба за выживание пошла по второму кругу.

 

В 1954 году с отца сняли судимость, и наша семья наконец-то соединилась, но жить в Сталинграде нам по-прежнему не разрешали, отцу определили место поселения Западный Казахстан. Давно кончилась война, люди жили мирной жизнью, а для нас война продолжалась. И только в 1956 году вышло постановление об отмене указа о спецпоселениях для русских немцев. Впервые за время с 1941 года мы вздохнули свободно.

 

В нашем государстве те, кто у власти, не любят и не торопятся признавать свои ошибки поэтому, только через 50 лет в 1991 году вся наша семья была признана «незаконно репрессированной» и реабилитирована. Отец до этого радостно-скорбного события не дожил. Он умер в 1980 году.

 

Вот, что такое для меня война. Она перепахала и искалечила судьбы миллионов людей. А люди рождаются для жизни и мира, поэтому мир надо беречь, он ведь такой зыбкий и хрупкий.